Неточные совпадения
— Не думаю, опять улыбаясь, сказал Серпуховской. — Не скажу, чтобы не стоило жить без этого, но было бы скучно. Разумеется, я, может быть, ошибаюсь, но мне кажется, что я имею некоторые способности к той сфере деятельности, которую я избрал, и что в
моих руках власть, какая бы она ни была, если будет, то будет лучше, чем в руках многих мне известных, — с сияющим
сознанием успеха сказал Серпуховской. — И потому, чем ближе к этому, тем я больше доволен.
«Вопросы о ее чувствах, о том, что делалось и может делаться в ее душе, это не
мое дело, это дело ее совести и подлежит религии», сказал он себе, чувствуя облегчение при
сознании, что найден тот пункт узаконений, которому подлежало возникшее обстоятельство.
— Мы, люди, — начал он, отталкивая Берендеева взглядом, — мы, с
моей точки зрения, люди, на которых историей возложена обязанность организовать революцию, внести в ее стихию всю мощь нашего
сознания, ограничить нашей волей неизбежный анархизм масс…
— Я много читаю, — ответила она и широко улыбнулась, янтарные зрачки разгорелись ярче — Но я с Аристотелем, так же как и с Марксом, — не согласна: давления общества на разум и бытия на
сознание — не отрицаю, но дух
мой — не ограничен, дух — сила не земная, а — космическая, скажем.
—
Моя мысль проста: все имена злому даны силою ненависти Адама к Еве, а источник ненависти —
сознание, что подчиниться женщине — неизбежно.
— Прежде всего… силой
моей воли,
сознанием безобразия… — начал было он говорить, выпрямляясь, — нет, нет, — должен был сейчас же сознаться, — это пришло после всего, а прежде чем?
Все мучительное чувство унижения от
сознания, что я мог пожелать такого позору, как перемена фамилии усыновлением, эта измена всему
моему детству — все это почти в один миг уничтожило все прежнее расположение, и вся радость
моя разлетелась как дым.
И что страннее всего, догадался о том лишь на третий или на четвертый день
моего полного
сознания, когда давно уже начал заботиться о Ламберте.
Я приготовил письмо в полк командиру и товарищам, с полным
сознанием во лжи
моей, восстановляя честь Степанова.
Равно и некоторые решения
мои, хотя и при ясном
сознании, могли не иметь в себе тогда ни малейшей логики.
И даже до того, что
сознание позора, мелькавшее минутами (частыми минутами!), от которого содрогалась душа
моя, — это-то
сознание — поверят ли? — пьянило меня еще более: «А что ж, падать так падать; да не упаду же, выеду!
Одно
сознание о том, что в руках
моих были миллионы и я бросил их в грязь, как вран, кормило бы меня в
моей пустыне.
К тому же
сознание, что у меня, во мне, как бы я ни казался смешон и унижен, лежит то сокровище силы, которое заставит их всех когда-нибудь изменить обо мне мнение, это
сознание — уже с самых почти детских униженных лет
моих — составляло тогда единственный источник жизни
моей,
мой свет и
мое достоинство,
мое оружие и
мое утешение, иначе я бы, может быть, убил себя еще ребенком.
В мечтах
моих я уже не раз схватывал тот момент в будущем, когда
сознание мое будет слишком удовлетворено, а могущества покажется слишком мало.
Нехлюдову вспомнилось всё это и больше всего счастливое чувство
сознания своего здоровья, силы и беззаботности. Легкие, напруживая полушубок, дышат морозным воздухом, на лицо сыплется с задетых дугой веток снег, телу тепло, лицу свежо, и на душе ни забот, ни упреков, ни страхов, ни желаний. Как было хорошо! А теперь? Боже
мой, как всё это было мучительно и трудно!..
Христианство не допускает народной исключительности и народной гордости, осуждает то
сознание, по которому
мой народ выше всех народов и единственный религиозный народ.
В
моем конечном и ограниченном
сознании дана устремленность к бесконечному и безграничному.
В робости сердца
моего мыслю, однако же, что самое
сознание сей невозможности послужило бы им наконец и к облегчению, ибо, приняв любовь праведных с невозможностью воздать за нее, в покорности сей и в действии смирения сего, обрящут наконец как бы некий образ той деятельной любви, которою пренебрегли на земле, и как бы некое действие, с нею сходное…
Когда я встретился с ней в той роковой комнате, во мне еще не было ясного
сознания моей любви; оно не проснулось даже тогда, когда я сидел с ее братом в бессмысленном и тягостном молчании… оно вспыхнуло с неудержимой силой лишь несколько мгновений спустя, когда, испуганный возможностью несчастья, я стал искать и звать ее… но уж тогда было поздно.
Я был так вполне покоен, так уверен в нашей полной, глубокой любви, что и не говорил об этом, это было великое подразумеваемое всей жизни нашей; покойное
сознание, беспредельная уверенность, исключающая сомнение, даже неуверенность в себе — составляли основную стихию
моего личного счастья.
Я ни разу прежде не думал об устройстве будущего; я верил, знал, что оно
мое, что оно наше, и предоставлял подробности случаю; нам было довольно
сознания любви, желания не шли дальше минутного свидания.
По
моему мнению, и в торжественные годины, и в будни идея отечества одинаково должна быть присуща сынам его, ибо только при ясном ее
сознании человек приобретает право назвать себя гражданином.
Наиболее существенным в
моей книге было
мое крепкое, основоположное убеждение, что истина, добро, красота не зависят от революционной классовой борьбы, определяются не социальной средой, а трансцендентальным
сознанием.
Сознание границ
моей личности, обостряющее личное
сознание, есть, вместе с тем,
сознание моего рабства у чуждого мне мира и
моего восстания против него.
В этой среде я был наиболее «левым» и «модернистом», наиболее представлявшим «новое религиозное
сознание», несмотря на
мое искреннее желание приобщиться к тайне Православной церкви.
Обратной стороной этой направленности
моего существа является
сознание неподлинности, неокончательности, падшести этого эмпирического мира.
Для
моего религиозного чувства и
сознания неприемлемы и те элементы самого Евангелия, которые носят судебный, карательный характер и устрашают адом.
Основная тема
моя была в том, как дальше развить и вместе с тем преодолеть мысль Канта, пытаясь оправдать возможность познания первореальности до рационализации, до обработки
сознанием.
Это
сознание есть очень существенная сторона
моей книги «Смысл творчества».
Только в начале московского периода
моей жизни я впервые почувствовал красоту старинных церквей и православного богослужения и пережил что-то похожее на то, что многие переживают в детстве, но при ином состоянии
сознания.
Если признать соборность и церковное
сознание внешним для меня авторитетом и экстериоризировать
мою совесть в соборный церковный коллектив, то оправдываются церковные процессы, совершенно формально подобные коммунистическим процессам.
Это связано, вероятно, не только с
моим духовным типом, но и с
моей психофизиологической организацией, с
моей крайней нервностью, со склонностью к беспокойству, с
сознанием непрочности мира, непрочности всех вещей, непрочности жизни, с
моим нетерпением, которое есть и
моя слабость.
Очень несовершенная книга «Новое религиозное
сознание и общественность» выразила
мои тенденции религиозного анархизма.
Ни оккультная атмосфера
моей ранней юности, ни тоталитарная революционность социал-демократов, ни атмосфера нового религиозного
сознания Мережковских, ни гностическое сектантство антропософов, ни разлитая повсюду дионисическая стихия, ни магическое православие П.
С точки зрения современной психологии
мою изначальную тему можно было бы формулировать как различение между бессознательным и
сознанием, но научная психология и ее представители не способны к философскому обоснованию и развитию учения о бессознательном.
Время этого настроения ушло безвозвратно, и уже сознательная юность
моего поколения была захвачена разъедающим, тяжелым, но творческим
сознанием общей ответственности…
И опять
моя детская душонка была переполнена радостным
сознанием, что это уже «почти наверное» были настоящие воры и что я, значит, пережил, и притом довольно храбро, настоящую опасность.
Но и неоформленный и нерешенный, он все-таки лежал где-то в глубине
сознания, а по ночам, когда пестрые впечатления дня смолкали, он облекался в образы и управлял
моими снами.
Кровь бросилась мне в голову. Я потупился и перестал отвечать… В
моей груди столпились и клокотали бесформенные чувства, но я не умел их выразить и, может быть, расплакался бы или выбежал из класса, но меня поддержало
сознание, что за мной — сочувствие товарищей. Не добившись продолжения молитвы, священник отпустил меня на место. Когда я сел,
мой сосед Кроль сказал...
Я обиделся и отошел с некоторой раной в душе. После этого каждый вечер я ложился в постель и каждое утро просыпался с щемящим
сознанием непонятной для меня отчужденности Кучальского.
Мое детское чувство было оскорблено и доставляло мне страдание.
И даже более: довольно долго после этого самая идея власти, стихийной и не подлежащей критике, продолжала стоять в
моем уме, чуть тронутая где-то в глубине
сознания, как личинка трогает под землей корень еще живого растения. Но с этого вечера у меня уже были предметы первой «политической» антипатии. Это был министр Толстой и, главное, — Катков, из-за которых мне стал недоступен университет и предстоит изучать ненавистную математику…
Живая, трепетная радуга тех чувств, которые именуются любовью, выцветала в душе
моей, всё чаще вспыхивали угарные синие огоньки злости на всё, тлело в сердце чувство тяжкого недовольства,
сознание одиночества в этой серой, безжизненной чепухе.
Это и есть проблема отношений между гениальностью и святостью, между творчеством и спасением, не разрешенная старым христианским
сознанием [Это центральная проблема
моей книги «Смысл творчества.
Я именно и утверждаю, что в так называемом «иррациональном переживании» или, по
моей терминологии, в первичном нерационализированном
сознании совершается самое подлинное познание бытия, совершается то касание сущего, которое не может не быть и познанием.
Вдруг необыкновенно яркая молния ослепила мне глаза, и тотчас почти одновременно с ней раздался такой резкий и сильный удар грома, что в ушах
моих закололо, и я как будто потерял
сознание.
Пусть зажжено
сознание волею высшей силы, пусть оно оглянулось на мир и сказало: «Я есмь!», и пусть ему вдруг предписано этою высшею силой уничтожиться, потому что там так для чего-то, — и даже без объяснения для чего, — это надо, пусть, я всё это допускаю, но опять-таки вечный вопрос: для чего при этом понадобилось смирение
мое?
Но зато, вот помяните
мое слово, проснется общественное
сознание, очнутся некоторые из них самих, и не будет для них на русской земле людей, поганее этих Красиных; не будет ни одного из них, самими ими неразоблаченного и незаплеванного.
Невыразимый ужас обнял
мою душу, и одна мысль плыть по этому страшному пути — леденила
мою кровь и почти лишала меня
сознания.
Ведь ты только мешаешь ей и тревожишь ее, а пособить не можешь…» Но с гневом встречала такие речи
моя мать и отвечала, что покуда искра жизни тлеется во мне, она не перестанет делать все что может для
моего спасенья, — и снова клала меня, бесчувственного, в крепительную ванну, вливала в рот рейнвейну или бульону, целые часы растирала мне грудь и спину голыми руками, а если и это не помогало, то наполняла легкие
мои своим дыханьем — и я, после глубокого вздоха, начинал дышать сильнее, как будто просыпался к жизни, получал
сознание, начинал принимать пищу и говорить, и даже поправлялся на некоторое время.
По мере удаления от предметов, связанных с тяжелыми воспоминаниями, наполнявшими до сей поры
мое воображение, воспоминания эти теряют свою силу и быстро заменяются отрадным чувством
сознания жизни, полной силы, свежести и надежды.